Недалеко от платформы "Катуар" Савеловской железной дороги на территории военного городка есть маленький неврологический санаторий, в котором я обычно провожу ненастное время года. Двухэтажное темно-красное здание с готическими окнами построено еще в конце позапрошлого века местной помещицей для прислуги. За век с лишком кирпич кое-где осыпался и половицы прогнили, но железные решетки, поставленные нквдэшниками к новому 1937 году, столь же прочны и недоступны ножовке, как и в годы лихолетья...

Как-то греясь на кухне в подвале и мило беседуя с санитарками, доедавшими сливки с больничного стола, я, пошарив кочергой за старой печкой, вытащил сверток бумаг, перевязанный синим пояском от халата. Мы стали рассматривать пожелтевшие от тепла листки. Большая их часть была исписана химическим карандашом, о котором ныне никто и не помышляет, а другая – бледной шариковой ручкой. Скорее всего, писал один и тот же человек, - но в разные годы.

Почерку автора мог бы позавидовать и сам баснописец Иван Крылов, чьи рукописи стали камнем преткновения для текстологов Пушкинского дома. Вглядываясь в каждую букву, как в иероглиф исчезнувшего племени, мне удалось расшифровать несколько страниц. Я не знаю, ни кто писатель этих заметок, ни кем были (и были ли?) те люди, о которых он с любовью вспоминал. Догадываюсь только, что автор - человек военный и как-то связанный с фотографией. Долгожители санатория вспомнили одного пациента-фоторепортера газеты, но какой именно газеты – не сказали. Много газетенок развелось, не то, что раньше. Да и пациента уже давно нет на свете...

В хмурый ноябрьский вечер 195... г. фотокорреспондент "Красной Звезды" майор Михаил Александрович Берлиоз держал путь в академию бронетанковых войск. Он торопился: в шесть начинался доклад Курта фон Воланда - полковника ГДР и, естественно, большого друга бронетанковых войск СССР.

Должен вам напомнить, что в тот год Академия ещё размещалась в старом здании бывшего Московского Епархиального училища, что расположено прямо напротив перестроенной большевиками под крематорий церкви пр. Серафима Саровского и бл. кн. Анны Кашинской. Через несколько лет после описываемых событий здание перешло университету им. Патриса Лумумбы, а на алтарях крематория еще долгие годы ежечасно приносилась человеческая жертва новым коммунистическим богам... Ехать пришлось в битком набитом курсантами и офицерами трамвае № 12. Бережно придерживая левой рукой оттягивающий плечо редакционный кофр с аппаратурой, Михаил Александрович бросал рассеянные взгляды в окно вагона, боясь опоздать на встречу и сорвать задание редакции. Тяжелые мысли лениво ворочались в его лысеющей голове. "Уже пять лет в майорах и никаких перспектив. Нет, не видать новой звездочки... Так и помру..."

Надо сказать, что Берлиоз был совсем неплохим репортажником, но начальник фотоотдела газеты полковник Мигелев не благоволил к Михаилу Александровичу. История их разлада долгая и поучительная, но сейчас не время ее сказывать. Короче, за долгую службу Мигелев пришел к простой и ясной аксиоме: полковник должен быть один, а подполковников вовсе не надо... Вот и сегодняшний день, начавшийся с ругани в редакции, не предвещал ничего доброго. Утром Берлиоз отважился просить начальника дозволить носить бороду.
- Зачем тебе, му-бу, борода? Борода положена настоящим фотографам. Трудись! - отозвался главный фотохудожник.
- У, морда фран... , - мгновенно вспыхнула свежая мысль в голове майора, но тотчас погасла на полуслове, потушенная воспоминанием, что и его предки были французами...

На повороте трамвай со скрежетом тормозов накренился на бок; справа показались трубы крематория, а слева - подковообразные окна Академии. В них уже горел свет. Звонкий голос кондукторши пропел под ухом Берлиоза: "Следующая остановка - крематорий. Товарищи полковники, - приготовьтесь!". В трамвае засуетились и Михаил Александрович стал торопливо пробираться в выходу. Наконец вагон остановился, и люди в поношенных шинелях с тревожными лицами быстро прыгали с подножек и, стараясь не поворачивать головы к чадящему заведению, поспешно поднимались по ступенькам бывш. Епархиального училища. Берлиоз спрыгнул последним. Трамвай опустел. На улице пахло чем-то липким. Майор повернул голову к крематорию и, окаменев как Лотова жена, уставился на трубы. Из одной шел густой черный дым, а из другой - легкий белый.
"Догорает...", - подумал фотограф и уже сделал шаг назад, как трамвай тронулся, лямка кофра зацепилась за поручни, и Берлиоза потащило. Первые секунды он успевал бежать за набиравшим скорость трамваем, затем упал и волочился по брусчатке мостовой. Каким-то нечеловеческим движением Михаил Александрович выпутался из петли и замер на мостовой. Из окровавленной щеки сочилась кровь. Было слышно, как осколки казенного "Салюта" продолжали позвякивать в убегающем вслед трамваю кофре. За Донскими банями вагон свернул на Шаболовку и стало тихо. Только из крематория чуть слышался орган.
"Это marche funebre. Шопен", - догадался майор. Тут он вспомнил о задании редакции и полковнике Воланде."У, гад фашис...", - процедил сквозь зубы Берлиоз. Он посмотрел на звездное небо, перечеркнутое полосой черного дыма, и заплакал.

За окном шел снег. Полковник Мигелев сидел в старом продавленном кресле и угрюмо глядел на экран. Изображение в ПНУ нервно подергивалось. "Строчник полетел. Шесть лет не могут купить новый монитор, скупердяи!", - фотограф в сердцах пробормотал привычные проклятья в адрес редакции, - "Так и у меня начнется тик". Дверь кабинета отворилась без стука и вошла секретарша Аня со стаканом чая в высоком подстаканнике и двумя кусочками сахара на щербатом блюдечке. Пока Анка, - прозванная в редакции пулеметчицей за монотонный безоставочный треп, - расчищала место, где приткнуть стакан, полковник бросил взгляд на ее загорелые коленки. Он вспомнил, как этим летом, в Крыму...

Ложечкой он выловил бумажный пакетик, втянул в себя мутноватую сладкую жижу и вновь уставился на монитор. То, что Мигелев видел на засиженном мухами экране, ему решительно не нравилось. Хотя, лестные отзывы и ласкали его уставший взор, но более согревали душу, растревоженную знойными воспоминаниями.
- Вы гений, полковник!,
- Это – шедевр!,
- Ну, вы - мастер!...
Конечно, приятно, ничего не скажешь! Хотя, с другой стороны...
- Скачал себе на диск!,
- Списываю как образец для подражания!,
- Повешу на десктоп в качестве обоев!
"Вешать, вешаю, вешаем...", - меланхолично пожевал губами, полковник, кликнул на релоад и прочитал свежий отзыв:
- Распечатал. Повесил на стенку, любуюсь!!!
Мигелев остолбенел... Это была последняя капля. Он впомнил...

...Как-то летним вечером, гуляя по Арбату, Мигелев углядел в толпе колоритного персонажа. Патлатый дядька, огромный как шкаф, в расстёгнутом кожаном жилете, с вываливающимся из кожаных же портков брюхом - он заворожил своим видом опытный взгляд старого фотографа. И Мигелев нажал на спуск, а щёлкнув, вжал голову в плечи и приготовился к обороне, ожидая самого худшего. Но худшего не произошло, а даже совсем наоборот. В потную ладошку старика перекачевала новенькая хрустящая, зелёненькая бумажка, на которой он мельком прочитал "One…" И радостный оскал дядьки, и зычное - ГУТ!!!

И вот сейчас, читая подобострастные отклики, он совершенно реально уведел как улетают от него, махая зелёными крыльями эти самые бумажки...

Меня обокрали!!!
Меня обкрадывают ежедневно!
Этому надо положить конец!!!

Выбравшись из кресла, он нервно забегал по кабинету. Щас я им покажу, как по чужим карманам шарить! Разогнать всех! Нет, надо заявление написать!! Вот только - куда??? Конечно, в органы.

Он выдрал листочек из блокнотика, аккуратно подрезал край гильотинкой и высунув кончик языка старательно заскрипел пёрышком: "Гражданину начальнику..." Сразу же заныл левый висок и в районе печени появились тянущие боли. Слегка закружилась голова. Мигелев отложил паркер в сторону. Тяжело вздохнув, он порвал листочек, решив, что в милицию - не стоит...

"Кому ещё можно пожаловаться?", стал лихорадочно думать полковник. Надо в ООН или в ЮНИСЕФ. Он точно не знал, чем этот ЮНИСЕФ занимается, но сочетание букв внушало доверие.

Потом он припомнил бомжа Зигмунда, который иногда позировал ему в жанровых снимках. А если?.. Эх, собрать бы их, этих бомжаков - человек 50, размечтался Мигелев, устроить пикет.

При этом что именно стоило пикетировать, он представлял себе весьма смутно. Посольство какое-нибудь или... Его энтузиазм пошёл было на спад, но затуманеный взгляд случайно упал на газетёнку "...он об индивидуальной тру... " Вот оно! Деятельность! Пусть даже трудовая, пусть даже индивидуальная.

Вскоре на одной из оживлённых столичных улиц появился нарядный павильончик с многообещающим названием – "Пип-шоу! Только для вас! Лучшие фотографии лучшего фотографа России, всяческого члена - всего за $1". Павильончик был украшен сисястыми Анькиными нюшками, которые он напечатал собственноручно чумовым форматом, наклеил на фанерку и любовно выпилил лобзиком по контуру. Сам Мигелев скромно стоял около входа, пытаясь изобразить на лице зазывную голливудскую улыбку. Жизнь волочилась мимо серой суматошной толпой... Через пару дней парочка амбалов, заглянувшие-таки в дырочку и вволю налюбовавшись прекрасным горным пейзажем, аккуратно разобрали павильончик на доски, и, прихватив с собой загорелые коленки пулеметчицы, молча удалились. Бить не стали...

Мигелев присел возле кучки стройматериалов, сверху сыпал мелкий снежок. Он снял кепку, сразу же редкие волосы припорошило, и растаяло, и потекло за шиворот. Вдруг что-то зашуршало - до боли знакомо, и, опустив взгляд, он увидел в своей кепке зелёную бумажку с надписью "One..."

Но тут же - налетело, дыхнуло перегаром ему в лицо, заржало гнусно прямо в сморщенное полковничье ухо. И вот уже вместо хрустящей валюты в его кепке, которую он продолжал держать в вытянуй руке оказалась мятая желтенькая рублёвка. Правый глаз полковника нервно задергался.

Снег повалил сильнее, застилая белым саваном доски с обрывками карточек...

© 2003. Филипп Анненков